Таня Гроттер и проклятие некромага - Страница 54

– Чего ты так на Ваньку смотришь? – подозрительно спросил умный Ягун.

– Как смотрю?

– Как снайперша в оптический прицел. Смотрит и прикидывает: свой солдат или чужой. Если чужой – пуфф!

– Ягун, у тебя бред!

– А у тебя, Танюха, карма такая – влипать в неприятности, – продолжал Ягун.

– Почему это?

– Ну или слишком пессимистическое сознание. Пессимистически-жертвенное. Осознанно или неосознанно, ты всегда идешь туда, где на макушку тебе может упасть кирпич.

– Ерунда! Просто как-то так получается, что мне чаще других встречаются сволочи, – сказала Таня.

– Сволочей в таких количествах еще поискать надо, – заметил Ягун. – И вообще вежливых и деликатных людей куда больше. Так уж сложилось. Доказывается это элементарно. Загляни в любую вертикально стоящую трубу в лопухоидном мире. Между рейками скамейки, в любую щель между стульями. Везде будут фантики, жвачка, раскисшие яблочные огрызки и рваные бумажки. Кто их туда затолкал? Вежливые и деликатные люди.

Неожиданно Таня увидела Тарараха. Питекантроп быстро шел по берегу пруда. На плече у него лежал скатанный в трубку ковер-самолет. Выглядел питекантроп неважно. Утром он был свеж и румян, сейчас же иссиня-бледен, как деревенский дуралей, которому предложили выпить двое вампиров. А он, наивный, еще удивлялся, почему у них нет с собой бутылки.

– Ну что? Все здесь? Летим? – спросил Тарарах.

– Откуда вы? – спросила Таня.

– Пришлось подменить Сарданапала на дежурстве!.. – кратко ответил питекантроп.

Таня и Ягун переглянулись.

– И как там в подвале? – спросила Таня.

– Я поклялся Разрази громусом, что ничего не скажу, – пробурчал Тарарах.

Ягун махнул рукой.

– Ерунда. Любой громус можно обойти. Скажите: «Я не видел в подвале ничего ужасного. Тантал не произносит имен духов мрака, Жуткие Ворота не трясутся и вообще все пучком!»

Питекантроп настороженно посмотрел на него и, поняв, что Ягун все знает, невесело усмехнулся.

– Ты и представить не можешь, насколько все пучком! – заверил он и стал расстилать ковер-самолет.

Это был старый, протертый ковер с большими кистями, который в обычное время лежал в кабинете Сарданапала. Когда это было нужно, ковром пользовались и другие преподаватели. Что касается Тарараха, то он, как и Ванька, был равнодушен к тому, на чем и как летать.

Лешак, с которым говорил Ванька, медленно повернулся и, поскрипывая, скрылся в лесу. Ванька вернулся и молча стал заводить пылесос. Из дыр в трубе сифонил синий, с искрой дым.

– Что тебе сказал лешак? – шепнула Ваньке Таня.

– Он дал мне совет, – помолчав, сообщил Ванька.

– Какой?

– Ждать и не спешить.

Больше ничего добавить Ванька не успел. Ягун завел пылесос, и все потонуло в треске и дыме. Вслед за Ягуном взлетели и другие. Пока Ягун на пылесосе нарезал круги, пробуя возможности нового топлива, Тарарах решительно направил ковер к драконбольному полю. Когда они пролетали над полем, из крайнего ангара вырвался молодой дракон и, не в такт хлопая крыльями, стал быстро и несколько боком набирать высоту. Драконы в юности не берегут сил. На шее у дракона кто-то сидел.

– Это же Искристый, сын Гоярына! А на нем Соловей! – сквозь треск пылесоса крикнул Ягун.

Впрочем, это Таня поняла уже и без Ягуна. Зрение у нее было не хуже. Вот только почему на драконе?

* * *

Они летели долго, в сплошной облачности, метрах в трехстах над океаном. Драконы за немногим исключением редко поднимаются выше, если же лететь ниже – у ковра-самолета отсыреют кисти, и тогда купание в ноябрьском океане гарантировано. Облака были как слежавшееся одеяло. Хотелось крикнуть: «Блин, да уберите же кто-нибудь эту гнилую вату!»

Таня едва различала Ваньку, хотя он летел от нее на расстоянии вытянутой руки. Ягуна легко было вычислить по треску пылесоса, а Соловья и Тарараха Таня не видела вообще. Лишь дважды впереди, в разрыве туч, мелькал розоватый отблеск. Это Искристый, досадуя, выдыхал пламя. И снова Таня его теряла. Звуки вязли в мокром одеяле. Полировка контрабаса была влажной. Волос смычка тоже отсырел. То и дело Тане приходилось стряхивать с него влагу. Вскоре Таня перестала кого-либо высматривать. Она держалась за Ягуном, надеясь, что он представляет, куда летит.

Так прошло часа четыре. Становилось все холоднее. Пылесос Ваньки, давно чихавший, как простуженный сантехник, внезапно конвульсивно закашлялся и заглох. Таня услышала короткий крик и поспешно развернула контрабас. Когда она наконец отыскала Ваньку в тумане, тот уже висел на платке-парашюте у самой воды.

Когда Таня подлетела к нему, Ванька перебрался на контрабас и сел сзади, обхватив ее за пояс.

– Я уже думал: придется купаться, – сказал он просто.

– А где твой пылесос?

– Чистит дно от водорослей. Хотя глубина тут километра три. Значит, скорее всего, еще где-то в пути, – предположил Ванька.

– Тебе его не жалко?

– В смерти в океане есть что-то романтическое. Лучше, чем на свалке. Лежишь на дне, на умопомрачительной глубине, а вокруг плавают донные рыбы с фонариками на отростках, – заметил Ванька.

В его голосе не слышалось особой печали. Расставание с пылесосом произошло, как видно, с обоюдного согласия.

– А почему ты не кричал, что он глохнет?

– Этот мир и так полон бестолковых воплей. Еще один погоды не сделает, – заметил Ванька.

В тумане что-то мелькнуло. Из рваного одеяла облака выплыл драконий живот, белый, как у ящерицы. Крупная зеленая чешуя начиналась у лап и сходилась на спине в высокий гребень. На Таню уставились немигающие, с огненной точкой глаза. Струя кинжального пламени скользнула над ее головой, едва не опалив волосы. У каждого дракона своя манера говорить «привет!». Когда же драконы хотят сказать «пока!», они стреляют на палец ниже.